Оазис в Ледовитом океане
Несколько лет тому назад сын рассказал мне содержание одного фильма. События, запечатленные в нем, происходили где-то на Севере во время войны. Больше всего, как я понял, его поразила удивительная природа далеких островов, снятых в фильме: дикие скалы, тысячи птиц и море.
Спустя какое-то время в одной компании зашел разговор о путешествиях, о дальних странах, где кто-то уже бывал, а другие стремились попасть. Рассказывали об островах Океании, о льдах Антарктиды, о пустынях Африки. Я, сам не знаю почему, вспомнил о тех островах, про которые мне поведал сын.
– Да это же Семиостровье! – воскликнул хозяин дома, известный режиссер-документалист. – Я полгода прожил там, снимал картину о птицах. Действительно, потрясающие места! Да что говорить, покажу вам слайды.
Слайды были старые, немного выцвели, но на них были сняты такие удивительные места, такие красивые птицы, что я твердо решил: туда надо непременно попасть!
Прошло еще какое-то время, и вот мы с моим коллегой-журналистом отправились на Север. У нас в карманах билеты до Мурманска и командировочные удостоверения, в которых в графе "Куда" значилось: "Мурманская область, Кандалакшский заповедник".
Дорога на север
Над мурманской гаванью висело огромное серое облако, и мачты портальных кранов тонули в нем. Теплоход, на котором нам предстояло путешествовать, загружался мешками, ящиками, какими-то железяками. Точно на него решили погрузить все, что стояло и лежало на причалах.
К вечеру, когда мы вышли из Мурманска, небо стало еще пасмурнее, а дождь холоднее.
На следующее утро, выйдя на палубу, я увидел перед собой серое небо, свинцовую воду и далекую полоску земли, на которой виднелись белые плешины снега.
Мы стояли на рейде одного из немногочисленных поселков на северном берегу Кольского полуострова. Катер подошел к спущенному с борта трапу, и несколько пассажиров поднялись на судно. Потом матрос и моторист катера погрузили на свое суденышко мешки с почтой и металлические банки с кинофильмами, и оно так же незаметно ушло по направлению к далекому берегу с невысокими деревянными строениями.
В этот день теплоход еще несколько раз вставал на рейде маленьких поселений. Картины повторялись: появлялся катер, кто-то сходил, кто-то поднимался, грузили вещи, а потом теплоход вновь уходил в серую пелену тумана.
Мэр острова Харлов
И вот наконец и мы сходим по трапу, а внизу, подпрыгивая на волнах, болтается мотобот. Нам предстоит перекидать туда вещи приехавших. В мотоботе несколько человек. Один – с загорелым обветренным лицом, в теплой вязаной шапочке и высоких резиновых сапогах – протискивается к нам и, стремясь перекричать шум двигателя, спрашивает:
– В заповедник?
Мы киваем.
– Давайте знакомиться. Я – Краснов.
Про Краснова мы уже много слышали. Он – "начальник Семиостровья" и "мэр острова Харлов", как тут его шутя называют. Юра Краснов – молодой ученый-орнитолог, специалист по чайкам, но здесь, на островах, он единственный научный сотрудник заповедника, а поэтому на его плечах лежит забота обо всем, что должно делаться в заповедниках.
"Заповедано" – значит строго запрещено. В заповедниках полностью запрещена любая хозяйственная деятельность: охота, рыбная ловля, рубка и повреждение деревьев и кустарников, сбор грибов и ягод. Зачем нужны заповедники? Мы все хорошо знаем, как быстро и, к сожалению, необратимо изменяется жизнь на Земле под воздействием человека. Чтобы понять, что неправильно делает человек на Земле, нужно для сравнения иметь места, где природа – и суша, и море, растительный и животный мир – сохраняется в первозданном виде. В заповедниках ведется важная научная работа. Но заповедники не только научные заведения, их важнейшая задача – сохранение природных комплексов с характерными, а часто и уникальными видами животных и растений.
Краснов как раз и обязан сохранять природу островов, и прежде всего птичьи базары, в полной сохранности. Следить, чтобы туда никто не забрался, не потревожил птиц. Речь идет, конечно, о "двуногих" путешественниках. Поэтому у нас было к нему специальное письмо из дирекции заповедника, в котором нам разрешалось тут жить и работать.
Живет здесь молодой ученый все лето. Ранней весной вертолет доставляет сюда, на далекий кордон, продукты, оборудование, топливо. Работы у Краснова по горло: нужно наблюдать жизнь птиц, кольцевать, следить за поголовьем, охранять их, а кроме того, надо постоянно вести "летопись природы", то есть собирать сведения о состоянии растительного и животного мира. Здесь данные о численности животных, их миграции, урожайности ягод и грибов и многие другие наблюдения. Ясно, что одному невозможно со всем справиться. Поэтому у Краснова немало помощников – это студенты-биологи, приезжающие каждый год сюда на практику. Вот и сейчас вместе с нами приехали несколько человек из Москвы.
На следующее утро мы идем по пологому каменистому склону, поросшему мхом. Ни кустика, ни деревца на острове нет. Их точно сдуло ветром, который ни на секунду тут не затихает. Едва заметная тропинка петляет между камней. Впереди шагает Юра Краснов, я едва поспеваю за ним. Тяжелая сумка с аппаратурой оттягивает плечо. Ветер доносит отчаянный птичий крик – это почуяли нас полярные крачки, через чьи владения мы сейчас будем проходить. Они стремительно взмывают вверх, на какое-то мгновение зависают в воздухе, а затем резко бросаются вниз и при этом, ни на секунду не замолкая, кричат. И крик у них какой-то резкий: "Кра-кра-кри... Кра-кра-кри..."
– Смотрите под ноги, не наступите на яйца, у них гнезда на земле, – предупреждает Краснов.
И точно – под ногами два маленьких, похожих на серые камешки яичка. Если бы Краснов не предупредил, я не обратил бы на них внимания. Через секунду кто-то довольно сильно ударил меня по голове. Я невольно пригнулся и увидел крачку, взмывшую вверх.
– Это она гонит вас от гнезда, – сказал Краснов.
Все время, пока мы шли по высокому плоскому склону, птицы то взмывали вверх, то бросались стремглав вниз, стараясь ударить непрошеных гостей.
Гагачий пух
Когда я учился в университете, у меня было много друзей-альпинистов. Альпинисты – странный народ. Они лазали по стене кафедры физкультуры во дворе университета, на вечеринках громко пели песни, летом уезжали в горы и все время мечтали достать спальные мешки и куртки на гагачьем пуху.
– В таком спальнике и на льду жарко, – говорили они, – а весит он чуть больше носового платка. Чудеса!
И вот сейчас мы с Красновым осторожно приближались к месту, где как он сказал, на яйцах сидит гага. Точнее, приближался один Краснов, а я стоял и смотрел. Оказывается, Краснов знает чуть ли не все гнезда. И почти наверняка знает, когда у какой гаги появятся птенцы. Краснов сделал несколько шагов, затем взмахнул сачком, и в следующее мгновение у него в руках билась большая серо-коричневая птица.
– Ну, не дергайся, глупая! Ничего с тобой не будет, – уговаривал он ее.
– Достань из сумки кольцо, – сказал он мне.
Я вытащил голубое полиэтиленовое кольцо толщиной с палец. Юра быстро закрепил его у птицы на шее.
– Так легче будет ее узнать. Я за ней давно наблюдаю. Только, кажется, путать стал. А вот и он – пух гагачий.
И только тут я разглядел гнездо. В кучке грязного серого пуха лежали три крупных, в крапинку, яйца. Пух дрожал на ветру. Я коснулся его тыльной стороной ладони. Он был теплым и нежным.
После того как гаги выведут птенцов и покинут гнезда, на островах начинается сбор пуха. Это трудная и долгая работа. Вместе с Юрой собирают пух студенты. Нужно обшарить весь остров в поисках гнезд и собрать из каждого гнезда... всего несколько граммов драгоценного пуха. Действительно, более легкого и теплого материала нет на свете. И мечтают о спальных мешках и куртках на гагачьем пуху не одни альпинисты. Полярникам и летчикам тоже нужен этот теплый и легкий материал. Но только его очень мало. Трудно его собирать, а еще труднее и дольше перебирать пух. Работа эта кропотливая, делают ее вручную. Вот поэтому до сих пор мои друзья-альпинисты все еще мечтают о спальнике из гагачьего пуха.
Ну а я с тех пор таскаю с собой в рукавице маленький комочек гагачьего пуха. В самый большой мороз у меня в рукавице тепло!
Агапов и агаповцы
– Сегодня пойдем к агаповцам! – сказал Краснов.
"Что за птицы такие? – подумал я. – Никогда про таких не слышал".
Решил, чтобы не попасть впросак, спросить у студента-биолога Саши.
– Да не птицы это, – рассмеялся Саша, – а школьники. А зовут их так потому, что привозит их сюда Агапов Александр Васильевич. Его тут все знают, он уже двадцать лет на острова ездит.
В это время в дверь постучали и в комнату вошел человек, который напоминал одновременно гнома-весельчака из диснеевского фильма и Паганеля из "Детей капитана Гранта". На нем была ярко-красная штормовка, невероятных размеров берет, очки в золотистой оправе и, что поражало больше всего, огромные пушистые бакенбарды.
– Агапов, – представился он.
У меня, наверное, было очень глупое выражение лица, поэтому он улыбнулся и сказал:
– Я слышал, вы с Красновым собирались ко мне, ну я и решил за вами зайти.
И вот мы опять идем, вернее, бежим по тропинке, уходящей вверх. Нам предстоит перейти на другую сторону острова, где разбили лагерь "агаповцы". Краснов и Агапов бегут впереди меня, хотя Агапов чуть ли не вдвое старше. Я уже вспотел, ноги гудят, но я стараюсь не отставать, правда, это не очень-то получается. А Агапов успевает еще и рассказывать.
Впервые он приехал в Семиостровье двадцать лет назад и сразу полюбил эти места. С тех пор каждое лето пятнадцать-двадцать человек из Ленинградского Дворца пионеров под его руководством приезжают сюда, чтобы помогать орнитологам вести наблюдения за птицами, подсчитывать поголовье, а главное – кольцевать птиц. Ребята у Агапова проходят солидную туристскую и альпинистскую подготовку. До поездки на острова они целый год тренируются, в небольших экспедициях, практикуются в скалолазании, участвуют в лыжных походах по Кольскому полуострову и Карелии, а наиболее сильные в составе спасательных отрядов Ленинградского клуба туризма разыскивают заблудившихся туристов. Вот тебе и "агаповцы".
Подъем окончился, и впереди, внизу, показалось море. Вскоре в одной из бухт мелькнули две большие шатровые палатки, а затем я разглядел шест, на котором развевался флаг, и дымящийся костер, у которого хлопотали ребята. Через несколько минут мы внизу. Волны с шумом набегают на берег.
Нас обступают ребята в красивых ярких штормовках, тренировочных костюмах. У палаток лежат мотки разноцветных веревок, крючья, связки карабинов, каски, пояса. Краснов вручает ребятам ожерелья с алюминиевыми кольцами, и затем все, кроме дежурных по лагерю, отправляются на птичьи базары.
– Рыбаков! – говорит Александр Васильевич. – Понесешь аппаратуру.
Ко мне подбегает высокий русоволосый паренек. У меня остаются две камеры и пара объективов в кармане. Андрей – так зовут моего "оруженосца" – легко и быстро идет впереди меня. Его желтая блестящая штормовка то появляется, то скрывается в расщелинах скал.
– Сфагнум, – говорит Александр Васильевич, – удивительное растение. Этот мох обладает сильными бактерицидными свойствами. Его можно использовать как перевязочный материал, как вату. Он может впитывать в себя огромное количество влаги. Примерно в сто раз больше собственного объема.
Агапов знает много удивительных вещей и постоянно их рассказывает ребятам. Уже потом от них я узнал, что это он научил их предсказывать по самым, казалось бы, незначительным признакам изменения погоды, вязать десятки всевозможных узлов, заваривать чай из трав и перевязывать раны. Он учит их любить и понимать природу. Но что, пожалуй, важнее – он учит их преодолевать трудности, не теряться в самых непредвиденных ситуациях. Многие из его воспитанников стали биологами, геологами, географами, метеорологами, моряками, летчиками, но еще больше стали просто хорошими и "бывалыми", в лучшем смысле этого слова, людьми.
Птичьи базары
Мы вышли на северный берег острова и остановились в изумлении: справа и слева под нами, словно разорванные чьей-то гигантской рукой, уходили в глубину моря отвесные скалы. Их стены были густо усеяны десятками тысяч сидящих на гнездах птиц. То из одной, то из другой расщелины словно по команде взмывала в воздух стая. С шумом неслась она к морю, кружилась над пенящимися волнами и возвращалась назад.
У меня на мгновение пропало ощущение реальности происходящего. Передо мной возникали кадры из какой-то давно виденной, но почему-то забытой киноленты. И одновременно я ощущал себя первым на Земле человеком, увидевшим все это. А впереди сверкало на солнце огромное море.
– Сегодня начнем кольцевать западную стенку, – вывел меня из оцепенения голос Агапова. – Разбейтесь на пары. Один работает, другой страхует, потом меняйтесь.
Краснов показывал ребятам, как легче и правильнее закреплять кольца. Кольцевать сегодня предстояло птенцов. Надо было спускаться по веревочным лестницам вниз по двадцатиметровой отвесной скале почти к самой воде, находить на стенке гнезда и закреплять на лапах у пушистых, замирающих от страха и ужасно больно щиплющихся птенцов чаек металлические кольца.
Кроме нескольких разновидностей чаек на этом острове в большом количестве гнездятся кайры. Это крупные, на первый взгляд неуклюжие птицы, чем-то напоминающие пингвинов.
Очень интересно наблюдать, как кайра передвигается по небольшому карнизу шириной в несколько сантиметров, толкая перед собой единственное яйцо. Она, словно умелый футболист, ни на секунду не отпускает его от себя.
Кайры-самцы сидят на отдельных, выступающих в море скалах, которые называются "клубами".
Уже позже я стал часами наблюдать за кайрами. Подойдет такой неуклюжий к самому карнизу, взмахнет крыльями, словно прыгун с трамплина руками, растопырит лапы и начинает планировать вниз, а уже только потом заработает крыльями. И так ловко это у него получается, что я ловил себя на мысли, что и мне очень хочется вот так же оттолкнуться и полететь, но всякий раз после этого я смотрел вниз на камни, о которые разбивались волны, и невольно отодвигался от края скалы...
Проходили дни. Я много фотографировал, ходил с "агаповцами" на базары, вечерами беседовал с Красновым, уговаривая его отвезти меня еще на какой-нибудь остров. И однажды вечером Юра сказал мне:
– Ладно. Завтра буду высаживать двух студентов на Кувшин. Они должны провести там суточные наблюдения. Поедешь с нами!
Поездка на Кувшин, или "О том, как утопили объектив"
С вечера я собирал аппаратуру. Проверил все аппараты. Поменял смазку в одном объективе, набил полные карманы пленки и запоминал: "В правом – "Кодак", в левом – "Хром", в нагрудном – черно-белая". Вокруг меня сидели студенты-биологи и внимательно смотрели на мое фотохозяйство. И не потому, что они любопытные, а просто орнитологи, как правило, хорошие фотографы. Ведь и сидят они порой целыми днями в укрытии с фотоаппаратом и ждут, когда прилетит нужная им птица. А чтобы их не пугать, снимать лучше при помощи специальной оптики – телеобъективов. Эти объективы позволяют снять за много метров очень крупно. Был и у меня такой объектив, и очень он уж всем понравился. Все просили меня дать им через него на птиц посмотреть. Я в этой поездке телеобъективом почти не пользовался: здесь птицы непуганые и без того близко подпускали, а вот на Кувшин я его решил все-таки взять – ведь не каждый день туда ездим.
На утро две студентки – Оля и Таня, которым предстояло прожить три дня на островке, собрали вещи: палатку, примус, спальные мешки, бинокли, продукты. Мы погрузили все это на катер.
Катер потихоньку отвалил от берега и взял курс на остров.
Кувшин оказался небольшим высоким островом, северная сторона которого представляла собой стену, отвесно уходящую в море. На ней творилось что-то невероятное. Такого количества птиц в одном месте я не только не видел, но и не представлял, что их может столько быть. Мы высадили Олю и Таню в небольшой бухточке на южном берегу, а сами на малом ходу стали кружить вокруг острова. Я снимал пленку за пленкой и на цвет, и на черно-белую и, как потом оказалось, ни разу их не перепутал. Помогла вчерашняя тренировка. Снимая, я вошел в такой раж, что он невольно передался всем – и Краснову, и мотористу, и, к несчастью, моему коллеге. Он тоже снимал кадр за кадром и все пытался вытащить у меня из сумки какой-нибудь объектив, чтобы крупнее снять сидящих на карнизах птиц. Наконец он достал телеобъектив и стал пытаться навернуть его на свой старенький "Зенит".
– У тебя же резьба не та! – не прекращая снимать, крикнул я. Он же, словно очумелый, хотел сделать невозможное. Катер легонько подбрасывало на волне.
И тут я почувствовал, не увидел, нет, а почувствовал спиной, что он уронил объектив. Тот стукнулся как-то мягко о крышку рубки, затем о борт...
Краснов, который видел все это, не знал – то ли плакать, то ли смеяться, глядя на нас. Моторист, поняв, в чем дело, совершил "круг почета" над тем местом, куда ушел объектив. Там метров пятнадцать, не меньше. И с аквалангом не найдешь!
Тупики
Вернулись мы домой вечером. Сели ужинать и тут заметили, что коллега мой куда-то запропастился. Видно, неловко ему было, что он объектив утопил. Но прошел час, другой, и все стали нервничать. Краснов говорит:
– Еще час подождем, а потом придется идти искать. Сколько раз предупреждал: не уходить по одному из лагеря! Свалитесь со скалы, а потом ищи вас!
Мы молчали. Сказать нечего – мы и вправду иногда по одному из лагеря уходили. Сидели и ждали, истории разные рассказывали, а за окном – белая полярная ночь. Светло как днем.
Вышли на крыльцо. Погода стоит отменная – солнце светит. К вечеру волнение стихло, вдали золотистый берег в воде отражается. Недалеко чайки-моевки рыбу ловят, изредка высунется голова тюленя – он тоже подкормиться пришел. Сидим, на солнышке греемся.
Вдруг сзади послышался какой-то шум. Мы, как по команде, вскочили. По тропинке, ведущей к кордону, бежал мой коллега. Он тяжело дышал, словно за ним кто-то гнался.
– Краснов, я попугаев видел! Это же сенсация. Попугаи в Ледовитом океане!
– Точно попугаев?
– Точнее и быть не может. И не одного, а целую стаю. Им, видно, холодно, они в норы забиваться стали.
Краснов очень серьезно на него посмотрел и говорит:
– Идите поешьте, а потом сядьте и все опишите. Только обязательно подробно. Это очень для науки важно! Очень!
А когда мой коллега ушел в дом, все вдруг захохотали, да так, будто их всех разом щекотать начали. Глядя на них, и я рассмеялся. Когда все немного успокоились, Краснов вытер рукавом штормовки выступившие от смеха слезы и сказал:
– Каждый год одна и та же история. Кто-нибудь да клюнет на наших тупиков!
И только тут и я понял, почему все смеялись. Есть на островах такие птицы – тупиками называются: нос большой, красный, крючком, а по нему голубая полоса с оранжевой оторочкой идет, лапы тоже красные. Грудка у тупиков белая, спина и голова черные, а на голове, вокруг глаз, огромные, словно у слаломистов, очки – светлые с розовым отливом круги, в середине которых торчат черненькие удивленные глаза. Живут тупики в земляных норах на самом краю скал. Вот этих-то птиц и принял мой коллега за попугаев.
Две недели прожили мы на этом удивительном острове. Все говорили нам:
– Вам с погодой повезло! Такое тут нечасто бывает.
Погода и вправду стояла как по заказу. Солнце и легкий ветер, хоть ложись и загорай.
Настало время уезжать. Краснов привез нас на катере на теплоход. Мы долго махали на прощание рукой, а на острове у одинокого домика толпились маленькие фигурки и тоже нам махали...
Уже потом, в Ленинграде, мы узнали, что через три дня после нашего отъезда начались шторма. Причем такие сильные, что "агаповцы" две недели не могли сесть на судно. Оно заходило в бухту, но катер не мог подойти к борту. Все-таки Заполярье есть Заполярье.
Название этому материалу я придумал сразу: "Оазис в Ледовитом океане". И только когда написал последние строки, вдруг вспомнил, что так назывался фильм, который снял на этом острове мой приятель-документалист. Но я думаю, что он не рассердится на меня. Ведь это действительно оазис.