Интеллектуалистическая теория

Самое древнее и самое распространенное в настоящее время объяснение – следующее. Полагают, что дети рисуют не то, что они видят. Поэтому склонность детей к искажению изображаемого объекта исходит не из восприятия, а из других психических процессов. Вполне очевидно, что дети ограничиваются изображением таких общих свойств объектов, как прямолинейность ног, круглая форма головы, симметричность человеческого тела. Все эти факты – факты обобщенного знания. Отсюда и возникает известная теория, согласно которой “ребенок рисует то, что он знает, а не то, что он видит”. Замещая чувственное восприятие интеллектуальным знанием, эта теория следует той мысли, которую в 60-х годах прошлого столетия популяризировал Герман Гельмгольц. Гельмгольц стремился дать объяснение феномену “постоянства” в восприятии. Он считал, что мы воспринимаем предметы в соответствии с их размером, формой и цветом на основе неосознаваемых нами актов суждения. Согласно данной точке зрения, индивид приобретает “правильное представление” о действительных свойствах объекта на основе своего жизненного опыта, так как действительными свойствами являются те свойства, которые интересуют его с практической стороны. Эти практические свойства доминируют над зрительно воспринимаемыми данными и бессознательно замещаются человеком, так как он знает, что они являются истинными. В сходной интеллектуалистической манере сотни исследователей описывали детские рисунки как изображения абстрактных понятий.

Это довольно странная теория. Всем хорошо известно, что основная характеристика человеческого сознания на ранних стадиях его развития это его полная зависимость от чувственного опыта. Для неразвитого ума предметами является то, что на них похоже внешне, то, что одинаково звучит, двигается или пахнет. Конечно, дети так же думают и так же решают проблемы. Они так же обобщают, потому что их биологический интерес, как и интерес всех живых существ, является типичным, а не уникальным. Но это мышление, это решение проблем и это обобщение происходит в пределах сферы восприятия, а не на уровне интеллектуальных абстракций. Например, ребенок учится удерживать свое вертикально расположенное тело в состоянии равновесия без формулирования каких-либо абстрактных правил. Он учится отличать мужчину от женщины без того, чтобы судить об их отличительных чертах на основе правил индукции. Абстрактные интеллектуальные понятия, имеющие отношение к конкретной действительности, довольно редко встречаются в западной культуре даже среди взрослых. Еще более редко они встречаются у детей. Примером такого понятия может служить понятие “пятеричность” в предложении: “На руке имеется пять пальцев”. Визуальный образ руки обычно содержит представление о радиальном расположении пальцев без детального знания их числа. Правильность этого числа в изображении руки определяется подсчетом. Следовательно, в этом случае визуальный факт устанавливается главным или даже исключительным образом при помощи интеллекта, к которому мы обращаемся за помощью с целью правильного изображения. Другой пример: образ дяди Джона в моей памяти может не содержать информацию о том, на какой стороне его головы находится пробор, но я могу помнить из разговора, что “дядя Джон носит пробор с правой стороны”, и, рисуя по памяти его портрет, я обязательно воспользуюсь понятийным знанием, которое не дает мне знание визуальное.

Мы вынуждены были упомянуть об этих примерах, с тем чтобы представить, насколько они нетипичны. Важно еще и то, что они указывают на факты, которые визуально не различаются, например числа больше трех или разница между правым и левым. В большинстве случаев человек, ребенок и любые животные полагаются в своей деятельности на визуальное познание. Родители выше своих детей, лицо имеет два глаза над ртом, тело человека выглядит симметрично – все эти факты известны из визуального опыта, несмотря на то, что их можно выразить и описать при помощи слов. Следовательно, не существует никакого доказательства, что маленькие дети обладают весьма развитыми интеллектуальными понятиями, необходимыми для абстрактного понимания симметрии, пропорции или прямоугольности. Согласно интеллектуалистической теории, ребенок, рисуя изображение головы человека, полагается на собственное понимание слов “голова имеет круглую форму” и рисует эту “округлость” (roundness), а не голову. Но даже если ребенок имел бы интеллектуальное представление о круге вообще, то и в этом случае данная теория не смогла бы ответить на вопрос: “Где он нашел круглую форму, с помощью которой можно адекватным образом изобразить и передать смысл понятия о круге вообще?”

Эта теория относится не только к детским рисункам, но и к любому виду высокоформализованного, “геометрического” искусства, в особенности к искусству первобытных людей. А так как утверждать, что любое искусство возникло из невизуальных понятий, было явно ошибочным, то представители этой теории пришли к убеждению, что существует два творческих художественных процесса, которые в принципе отличаются друг от друга. Дети, художники эпохи неолита, американские индейцы и жители африканских племен рисовали, исходя из интеллектуальных абстракций, тогда как обитатели пещер в эпоху палеолита, жители Помпеи в своей фресковой живописи и европейцы времен эпохи Ренессанса и более позднего периода изображали то, что они видели своими глазами. Эта абсурдная дихотомия явилась одним из главных недостатков данной теории, так как она оставляла в стороне существенный факт, что четкая форма большинства произведений первобытных людей является необходимой принадлежностью их работ и носит такой же самый характер, как и в любом “реалистическом” изображении, достойным называться искусством. Фигура, изображенная на детском рисунке, является не более “схематичной”, чем любая фигура Рубенса, – может быть, она только в меньшей степени дифференцированна.

С другой стороны, эта теория упускает из виду то обстоятельство, что процесс зрительного восприятия способствует даже стилизации произведения искусства. Когда один из жителей островов в Тихом океане рисует морское пространство, покрытое волнами, как прямоугольники, испещренные наклонными параллельными линиями, сущность визуальной структуры модели передается в упрощенной, но совершенно не “символической” манере. И как я уже указывал, чрезвычайно натуралистические наброски и эскизы рук, лиц и крыльев птиц, выполненные Альбрехтом Дюрером, являются произведениями искусства только потому, что бесчисленные штрихи, мазки и формы образуют хорошо организованные и даже иногда сложные модели, интерпретирующие предмет восприятия.

Теперь стало очевидным, что формула “ребенок рисует то, что он знает, а не то, что он видит” является необоснованной, даже если слово “знание” имело бы дополнительное значение, отличающееся от того, что сторонники этой теории подразумевали и подразумевают под ним, то есть если оно указывало бы на визуальное, а не на интеллектуальное знание. Даже в таком случае теория вводила бы нас в заблуждение потому, что все еще допускалось бы существование дихотомии между зрительным восприятием и знанием, которая чужда как процессу восприятия, так и художественному процессу. В самой природе данных процессов заключается то, что каждый конкретный акт восприятия подразумевает схватывание общих характерных черт, то есть постижение всеобщностей. И наоборот, любое визуальное знание, даже весьма удаленное от своего объекта восприятия, требует конкретного представления определенных структурных особенностей. Неделимое единство визуального восприятия и визуального знания является основой рассматриваемых мной процессов. Следовательно, любая теория, пытающаяся объяснить “геометрические” стили изображения тем, что эти стили возникают из художественных процессов, в принципе отличных от процессов так называемого реалистического искусства, на деле оказывается лишь неправильным истолкованием фактов.