Две тенденции в натюрморте. Вещи в этом жанре выполняют двоякую роль. В одном случае выражают те ощущения и эмоции, которые связаны с ними и у фотографа и у зрителей, то есть служат как бы рефлекторами, зеркалами мира людей, и фиксируются в своей естественной среде. В другом случае вещи становятся исходным материалом для придуманных автором композиций: вещи изымаются из бытового окружения, и старательно разрушается аура настроений и чувств, которые связаны у людей с предметами.

Сопоставим два кадра. Кажется, что в работе Г.Лукьяновой (60) просто зафиксирован уголок кухни. Однако автор сосредоточил свое внимание на предметах и их свойствах, пространство же кухни играет роль фона, с которым эти предметы соотносятся. Главным в снимке стали выделенные фотографом свойства вещей, и образ строится не пространственный, а предметный. Потому мы вправе относить данный снимок к жанру натюрморта, В нем физически ощутимо чувство покоя, которое излучает уголок. Это впечатление поддержано, усилено спящей кошкой – ничто ее не тревожит, никакие шумы, возможные за кадром, сюда не проникают. Ощущение покоя и стабильности вызвано не столько самими предметами, сколько линиями, доминирующими в кадре: желоба и выступы газовой плиты уходят вглубь; окно с подоконником очерчено вертикалями и горизонталями. Их незыблемость чувствуется острее благодаря запотевшему окну – там, за стеклом, во внешнем мире меняется погода, меняется многое, но вертикали и горизонтали рамы всегда будут такими, как сейчас.

В атмосфере устойчивости и основательности, царящей на кухне, вещи преобразились. Фактуры их не проработаны; цветочный горшок на подоконнике, кастрюля и сковородка на плите даны суммарно, обобщенно. Видимо, для автора значимо не своеобразие каждого предмета, но их общий темный тон, благодаря которому предметы ощущаются весомыми, основательными и органично вписываются в настроение снимка.

В переводе с французского натюрморт означает – "мертвая природа". Традиционно считается, что натюрмортист имеет право изображать лишь природу неодушевленную или жизни лишенную – оттого и попадает в натюрморт выловленная рыба, битая птица и т. д. У Лукьяновой же присутствует спящая кошка, и поэтому снимок как бы выпадает из традиции.

Но, по сути, отход от традиции здесь, во-первых, кажущийся, во-вторых, оправданный и необходимый. В голландских и немецких натюрмортах XVII века часто появлялись бабочки, ящерицы и пр. В немецком названии натюрморта, заимствованном от голландцев, – "штильлебен" ("тихая жизнь") – вовсе нет намека на мертвенность, неодушевленность.

Такое обозначение привилось отнюдь не из-за мотыльков и ящериц: в натюрморте вещи перекликаются друг с другом своими линиями, тонами, фактурами – вступают в пластическое взаимодействие и противоборство. Зрителю демонстрируются не столько сами предметы как таковые, сколько эти взаимоотношения; это и есть "тихая жизнь" изображенных вещей.

Именно "тихая жизнь" является темой натюрморта Лукьяновой, причем логическое ударение в понятии нужно ставить на слове "тихая", ибо запечатленный сюжет дышит покоем, уютной неторопливостью бытия. Присутствие кошки в кадре оправдано потому, что в ней как бы сосредоточился, сконцентрировался покой, которым "насыщено" человеческое жилье.

"Тихая жизнь" взята Лукьяновой из непосредственной реальности; в натюрморте же А.Кулакова (61) она изобретательно выстроена автором. Эту выстроенность отмечал журнал "Советское фото": "Кулаков, наблюдая природу, не пытается фиксировать предметы в их случайном расположении, а переходит в новую, заранее придуманную среду. В ней бытовое назначение объектов не имеет смысла" [101, стр. 27]. Внебытовой характер предметов ощутим уже в самом их выборе. В кадре – лабораторная посуда: мензурка, колбы – вещи, эмоционально необжитые большинством зрителей. Зафиксированные предметы пластически связаны друг с другом подобием форм, но не эта связь существенна в снимке. Косо поставленная металлическая сетка причудливо преломляется в воде мензурки и колб, образуя изящнейшие узоры. Они и являются сутью "тихой жизни". Иначе говоря, из взаимодействия геометрически правильных предметов – лабораторной посуды и сетки – в кадре рождается нечто прихотливое: узоры.

Изображенные у Лукьяновой и Кулакова вещи различны по смысловой функции – у первой они взяты в естественном местообитании и демонстрируют зрителю не самих себя, но ощущения, которые человек испытал, глядя на уголок собственного жилища. На снимке Лукьяновой вещи оказываются рефлекторами, зеркалами этих ощущений.

У Кулакова вещи извлечены из естественной среды, и, будучи сопоставлены, композиционно аранжированы, они создают нечто новое – узоры, которые без их взаимодействия не возникли бы. Значит, можно сказать, что в рассмотренных работах реализованы два разных принципа создания фотонатюрморта.

Подобное различие принципов имеет параллель в истории живописи. В Голландии и Фландрии XVII века натюрморт был одним из самых популярных жанров. В то время, отмечает М.Фридлендер, знаток нидерландской живописи, набирает силу зажиточный средний класс, желавший посредством картин любоваться прекрасными вещами, вином, фруктами, рыбой, омарами. Однако этот социальный заказ фламандские и голландские художники, согласно Фридлендеру, выполняли по-разному: "...в Антверпене (то есть во Фландрии. – В.М. и В.С.) по-барочному нагромождали огромные количества желанных благ, как у Снайдерса и Яна Фейта, в Голландии же изящно аранжировали подобранные вещи, как у Виллема Кальфа и Ван Бейерена" [102, стр. 76]. Обе школы Фридлендер различает на том основании, что в одной из них вещи оказываются носителями человеческих чувств, в другой – они прежде всего элементы композиции.

Такое же различие заметно и в фотонатюрморте. Снимки Лукьяновой и Кулакова отличаются друг от друга, как фламандский натюрморт от голландского.