Решающее мгновение

9 мая 1973 года я, как обычно, снимал на Пискаревском мемориальном кладбище. Как всегда в День Победы, газете нужны были снимки возложения венков, но официальное задание было только поводом, чтобы прийти сюда: ведь здесь в этот день собирались ленинградцы, помнящие о войне. Многие приходили к братским могилам потому, что в них лежали их родные и близкие, умершие в блокадном городе, и это было, может быть, единственное место, которое их связывало со своими родителями, братьями, сестрами, детьми. Другие – просто потому, что помнили о войне. Люди в этот день не стеснялись слез, души были открыты, и мы, фотографы, стараясь не потревожить их воспоминания, делали свое дело – снимали те моменты, когда самое сокровенное проявляется в человеке. А когда вокруг столько людей чувствует то же самое, что и ты, то тут уж не до стеснения.

Заканчивалась официальная часть церемонии. Четким шагом проходили представители предприятий, воинских частей, ветераны, несущие венки к подножию Матери-Родины, звучала торжественная музыка. Мои коллеги фотожурналисты в это время находились в основном около памятника: всем нужен был кадр возложения. И тут я заметил, как один незнакомый мне репортер в светлых брюках и такой же спортивной куртке проходит вдоль воинского оцепления, изредка вскидывая к глазам камеру. В его манере работать было что-то такое профессиональное и одновременно неназойливое, что приковывало внимание, и я подсознательно все время наблюдал за ним. Несмотря на возраст, а был он явно не молод и свежий ветерок трепал остатки его волос, передвигался фотограф стремительно, с какой-то осторожной грацией.

Я никогда не видел этого человека, но что-то неуловимо знакомое было во всем его облике, в манере держаться, в том, как он незаметно, но очень зорко оглядывал толпу, стараясь уловить малейшую реакцию на происходящее, чтобы в следующий момент так же стремительно прильнуть к видоискателю. Это был явно мастер высокого класса, хотя при нем не было никаких внешних атрибутов профессии: ни обязательного кофра, ни ультрасовременных камер, болтающихся на шее, ни той, присущей большинству наших коллег, излишней напористости, по которой легко угадать фоторепортера в любой толпе.

– Кто это? – спросил я у стоявшего рядом коллеги тассовца.

– Да какой-то знаменитый француз, фамилии не помню, – ответил он.

И тут меня осенило. Да это же Картье-Брессон! Знаменитый Анри Картье-Брессон, о котором я столько читал, снимки которого мне так нравились, – ведь, глядя на них, я, в общем-то, учился снимать...

Говорят, парижские мальчишки, увидев человека с фотоаппаратом, обязательно окликнут его: "Эй, Картье!" Так велика слава этого человека в своей стране. Его снимки украшают альбомы по искусству наряду с шедеврами мастеров Возрождения, он был первым фотографом, чья выставка была устроена в Лувре. При жизни такой чести был удостоен лишь знаменитый Пикассо, а за несколько лет до этого была еще одна выставка... посмертная в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Ее открыли, считая, что Брессон – участник французского Сопротивления – погиб в концлагере. Но это была ошибка – он остался жив. Два раза неудачно пытался бежать из гитлеровского плена, на третий ему это удалось. Выставки Брессона экспонировались во многих странах мира, а сделанные им фотокниги сразу становились бестселлерами, но главное даже не в этом. Его работы во многом заставили пересмотреть отношение к фотографии, помогли понять специфику нового искусства – искусства наблюдать жизнь.

В тот же день мы познакомились. Мы сидели в уютном ресторане Дома архитекторов, потом в отделении АПН на Исаакиевской площади, смотрели фотографии и говорили, говорили, говорили. Мастер был нетороплив и застенчив, а мы восторженны и напористы, и, может быть, мы утомили его своими расспросами, но он терпеливо и спокойно отвечал нам.

Он родился в 1908 году во Франции.

– В ранней молодости я мечтал о жизни, полной приключений. Мысль о том, что мне придется стать чиновником, как отец, приводила меня в ужас. Я мечтал о живописи, и отец согласился. Два года я учился в студии Андре Лота. Он был замечательным учителем, хотя и не был выдающимся художником. Ему я очень многим обязан, – рассказывал Брессон. – Когда мне было двадцать лет и я жил в Марселе, я сделал несколько десятков снимков. Среди них было два-три таких, которые мне не стыдно и сегодня показывать. Но фотография тогда особой популярностью не пользовалась, и их никто не купил. Я жил в самых дешевых гостиницах, питался в скверных забегаловках, чтобы хоть как-то прожить на те небольшие деньги, которые у меня были.

В тридцать четвертом году я отправился в Мексику в качестве фотографа одной экспедиции, но она провалилась. Мне не оставалось ничего другого, как поселиться в трущобах и пытаться продавать редакциям снимки. Если мне удавалось заработать семьдесят пять песо, я считал, что мне повезло. Скопив немного, я уехал в Америку, где изучал основы кино у Поля Странда. В тридцать шестом году мне удалось вернуться во Францию, где я работал в качестве второго помрежа у Жана Ренуара. В тридцать седьмом году мы сняли документальный фильм о республиканской Испании "Победа жизни". Тогда там работали Хемингуэй, Ивенс и ваш Кармен. В Испании я опять стал фотографировать...

После этого жизнь его становится постоянным путешествием. Он исколесил практически весь мир. Эти поездки не носили характера быстротечных журналистских вояжей. Это было пристальное изучение нравов и обычаев, человеческих и национальных характеров. А инструментом для этих исследований, временами поразительно глубоких и неожиданных, всегда оставалась его видавшая виды "лейка", первую модель которой он купил в 1931 году.

Многие называют его "королем фоторепортажа", основоположником репортажного видения. Это ошибочное мнение. Брессон действительно был несколько лет репортером в прямом смысле слова, но период этот продолжался сравнительно недолго, до второй мировой войны. Однако даже тогда, снимая по заданиям иллюстрированных изданий, он стремился не просто запечатлеть событие, но увидеть в нем нечто такое, что позволило бы выразить свое ощущение происходящего.

– Имея свое представление о жизни, своего рода устоявшуюся во мне схему, я, глядя в видоискатель, сразу понимаю – ТО это или НЕТО, совпадает это с моим представлением о предмете или не совпадает, – скажет впоследствии Мастер. – Часто выбор этот делается интуитивно, но интуиция не падает с неба. Она воспитывается всей жизнью, борьбой, сомнениями и открытиями...

Рано сформулированные стремления и тяга к самовыражению, к собственной точке зрения определили его дальнейший жизненный путь. В 1947 году вместе с венгром Робертом Капа и поляком Дэвидом Сеймуром Брессон основывает независимое фотоагентство "Магнум". Рассказывают, что весь их наличный капитал был потрачен тогда на бутылку шампанского, которым они отметили начало этого славного предприятия. Уже через несколько лет "Магнум" стал заметным фотографическим агентством, с которым сотрудничали крупнейшие иллюстрированные издания мира. В задачу агентства входило предлагать журналам и газетам "фотопродукцию", добытую фотографами в разных концах мира. Девизом "Магнума" было: "Долой войну!" Его участники сами познали все ужасы войны и стремились в своих работах показать ее жестокость и бессмысленность.

– После второй мировой войны у меня, как, впрочем, и у Капа, и у Сеймура, да и у многих других репортеров, было чувство, что нужно обязательно побывать в разных странах и увидеть, какие там идут перемены. Когда мы основали "Магнум", мир был разделен в результате войны, и люди в каждой стране интересовались тем, как живут остальные, – вспоминает Мастер. – Так как телевидения еще не было, лишь фотография могла восполнить голод на визуальную информацию. Для нас это прозвучало призывом: иди и покажи людям, что ты видел.

Двое из друзей и соратников Брессона отдали свою жизнь за это. Капа погиб, снимая войну во Вьетнаме, а Сеймур – в дни кризиса на Суэцком канале. Громкие имена и трагические судьбы основоположников "Магнума", безукоризненное качество их "продукции", необычность взгляда сделали свое дело. Это дало возможность Брессону, единственному из оставшихся в живых ветеранов агентства, не думать о вкусах и настроениях редакторов. Само упоминание о "Магнуме" вызывало чувство почтительного уважения. А кроме того, Мастер не терял формы и интереса к окружающей действительности, из которой он черпал вдохновение. Его снимки печатались в самых престижных изданиях, но главным для него было все-таки желание поделиться своими взглядами на мир. Это он стремился сделать в фотокнигах, которые по сути своей являются романами, повестями, новеллами в фотографиях. "Решающее мгновение", "Человек и машина", "Да здравствует Франция", "Китай", две книги о Советском Союзе.

Брессон был первым западным фотографом, аккредитованным в Москве сразу после "холодной войны". Результатом его пребывания стала вышедшая в 1955 году книга "Люди Москвы". Наши официальные власти не приняли ее – уж очень непривычными были фотографии, но она пробила брешь в стене молчания о нашей стране. Брессон показывал жизнь такой, какая она тогда была, – просто, честно, без прикрас. И те трудности, то неустройство, которые были заметны в нашем быту, делали ее только более достоверной. "Он открыл нам глаза, – писал один из доброжелательно настроенных рецензентов. Он показал нам, что люди в России такие же, как и мы, – работающие и празднующие, мужчины, женщины, дети – с одним желанием жить и радоваться жизни. Эта книга – подвиг политического значения, пример того, как нужно видеть жизнь и понимать людей".

Все его книги, а я назвал лишь некоторые, очень интересны, но особняком среди них стоит альбом "Решающее мгновение", куда он собрал фотографии, наиболее четко иллюстрирующие его концепцию фотоискусства – искусства особенного, специфичного, отличающегося от всех других. Фотографии, считает Мастер, под силу запечатлеть удивительный миг, наполненный непередаваемым очарованием, когда возникает гармония формы и содержания. В этот момент снимок начинает повествовать так, как не под силу ни картине, ни литературному произведению, но это требует особого таланта видения, интуиции и способности в сотые доли секунды найти адекватную форму для выражения своего ощущения этой действительности. Этому, считает Брессон, невозможно научиться. В этом проявляется исключительный талант фотографа.

Эти размышления, своеобразная рефлексия Мастера, возникли во время работы над книгой "Решающее мгновение".

"В те годы мы не говорили о фотографии. Мы беседовали о жизни, о том, что будем делать, куда пойдем, куда поедем. Мы жили и работали, жили порой весело, а порой нелегко, но о своей "кухне" никогда не размышляли. И вот, когда я делал книгу, редактор сказал мне: "Знаешь, мы тут прикинули, текст тоже нужен, причем это должен быть твой текст. Что-то вроде „как это делается"". Я еле сдержался, чтобы не послать его, но потом там были дамы, а игра эта все равно стоила свеч. Редактор же был тонкий и опытный человек, он все понял, помолчал, потом улыбнулся и продолжал: "Неужели тебе трудно рассказать, почему ты все эти годы ездишь по миру и фотографируешь? И чего ты достиг? И что понял?" Я все еще не остыл и спрашиваю: "Рассказать, почему я нажимаю на кнопку? Понятия не имею!" – "Но неужели тебе неинтересно разобраться в этом? Я дам тебе опытную сотрудницу, она запишет все, что ты скажешь, а потом посмотрим, что получится".

Я подумал, что разобраться в собственных мыслях никому не вредно. Мы начали работать. Я говорил, а она писала. Но она действительно великолепно знала свое дело, и когда я говорил что-то невнятное или не до конца продуманное, она тут же меня останавливала: "Что вы хотели этим сказать?" Так она заставляла меня додумывать все до конца, а это здорово тренирует мысль. Я очень благодарен ей за это".

Свои размышления Брессон выражает в сжатой и очень точной форме: о профессии фотографа, об особенностях его творчества, о природе фотографии, о композиции как об одном из важнейших изобразительно-выразительных средств этого искусства и, конечно, о жизни. Ведь фотография, как считает Мастер, интересна лишь потому, что она является отражением ее. Он уверен, что исток фотографии – счастье видения, каждодневная радость вновь открываемого мира, огромного и всегда неожиданного. И любопытство, способность удивляться, те самые "сто тысяч как, где и почему" должны на всю жизнь сохраниться у фотографа.

В нем всех поражает это жадное любопытство, причем не к каким-то необыкновенным событиям, а к самой обыденной действительности. Однажды после нашего разговора он сказал, что еще остается время и он хотел бы пойти поснимать.

– Куда вас проводить? – спросил я.

– Все равно, – ответил Мастер. – Ведите туда, где будет больше трех человек.

А мой коллега, которому довелось работать с ним в Средней Азии, рассказывал, что в Ташкенте они вышли из гостиницы и остановились в ожидании машины, которая должна была их куда-то отвезти. Она опаздывала, и Брессон спустился к стоянке такси, где гудела разноликая толпа. Он сделал один снимок, другой... И так и простоял там часа три, наблюдая за людьми. Эта способность быть всегда готовым к съемке у него в крови.

"Однажды, – писал в своих заметках о Брессоне историк фотографии Б. Ньюхолл, – завтракая с нами в ресторане, он вдруг отодвинул стул, поднял камеру, нажал на спуск и сел, не прерывая застольного разговора. А потом мы увидели снимок, необыкновенно простой и проникновенный..."

Но мы отвлеклись. Давайте же послушаем, что говорит о фотографии Мастер.

– Для меня фотография – это искусство в какую-то долю секунды проникнуть в самую суть явления и одновременно передать ее в такой художественной форме, которая бы зрительно точно и ярко воспроизводила эту суть. Сущностью фотографии является познание ритма поверхностей, линий и оттенков действительности.

Путешествуя по различным странам, я всегда стараюсь уловить непосредственный облик народа в его повседневной жизни, в характерных жестах и выражениях лиц.

Снимая, по сути дела, то, что принято называть репортажем, он всегда уходит от чисто журналистского подхода, ставящего во главу угла событие, преследующего какую-нибудь одну ярко выраженную доктрину. Его фотографии не просто точное отражение действительности, но всегда еще и стремление к совершенной форме, единственно возможной для передачи того или иного содержания. Факт в фотоискусстве, считает Брессон, должен быть зафиксирован не в тот момент, когда этого требует социолог, психолог или историк, а тогда, когда "сильная композиция визуально воспринимаемой формы позволяет отразить эти факты и подчеркнуть их значение. И тогда все они поразятся убедительности этого факта, которую может дать только искусство". Его сюжеты – это скорее ситуации в жизни человека, нежели события. Это люди в труде и на отдыхе, люди в одиночестве и в компании, грустные и веселые, любящие и протестующие. Он ищет то, что является для них общим, что их роднит. В этом гуманизм Брессона.

– Отправляясь в дорогу за снимком, я надеюсь обычно, что мне удастся сделать такой, о котором люди скажут: "Вот это настоящее". А кроме всего прочего, сам процесс фотографирования для меня – одно удовольствие. Я люблю присутствовать при происходящем. Как если бы я говорил: "Да! Да! Да!" Никаких "может быть" или "вероятно". От "может быть" надо отказаться. "Да" – это мгновение. Это – Настоящее. И спуск затвора означает желание слиться с ним. Как это прекрасно – сказать "да". Даже если это относится к тому, что вы ненавидите."Да!" – это уже позиция!

Мы говорили тогда о многом, и естественно возникал вопрос: а можно ли поделиться своим мастерством, можно ли помочь тем, кто хочет овладеть искусством фотографии?

– К сожалению, научиться фотографировать с технической точки зрения гораздо проще, чем овладеть музыкой или, скажем, живописью. Кроме того, отсутствие мысли в нашем деле легко завуалировать техническим вывертом, применением какой-либо насадки, необычного объектива, фильтра и т. д. Доступность фотографирования, спрос на "красивую" инсценированную фотографию, расцвет жанра фоторекламы, коммерческий успех – ведь рекламным фотографам платят баснословные гонорары – все это развращает даже талантливых людей, которые перестают совершенствоваться, искать, растрачивают свое дарование, чтобы угодить заказчику, создав очередную "сногсшибательную" картинку.

Учиться и учиться – это пустые слова: Надо жить и наблюдать. Зреть? Это значит пробовать уже испробованное снова и снова, освобождаться и проникать все глубже. Я не знаю, можно или нельзя назвать фотографию искусством. Дети делают иногда прекрасные рисунки, а в переходном возрасте теряют эту способность... И проходит много лет, прежде чем человек не то чтобы вновь обретает чистоту детства (она уже не вернется), но, приобретя знания, иногда восстанавливает в себе хотя бы частицу почти детского восприятия.

Некоторые считают, и я с ними согласен, что большинство хороших фотографов проявляют себя уже с самого начала и что созревания, как такового, не существует. Я, например, свои лучшие снимки из книги "Решающее мгновение" сделал через пару недель после того дня, как начал фотографировать.

Я считаю, что у человека или есть талант, или его нет. Талант обязывает. Имея талант, надо работать.

Не все и не во всем могут быть согласны с Мастером – каждый вправе жить и развиваться по-своему, но жизненный путь Анри Картье-Брессона говорит о тех закономерностях, которые помогли ему стать великим фотографом и точно сформулировать специфику фотоискусства. Это – активная жизненная позиция, высокая культура, образованность, знание смежных искусств, понимание задач каждого из них и яркое, постоянное стремление к самовыражению.

– Я верю, что каждый человек – потенциально художник, – считает Мастер. – Он должен только развить свои способности в той сфере, где он их почувствует. Я всегда пытался это сделать – сперва в фотографии, затем в рисовании.

Надо сказать, что, закончив работу над своей последней книгой о Советском Союзе, Брессон почти перестал снимать и целиком отдался своему юношескому увлечению – живописи. Состоялся ряд выставок. Судить о них не могу – не видел. Но главное – Мастер остается верен себе, любым путем реализуя страсть к интуитивному, непосредственному самовыражению.

Популярность Брессона-фотографа поражает. Когда в Москве состоялась его встреча с советскими фотографами, конференц-зал агентства печати "Новости" не мог вместить всех желающих.

– Я думал, что их будет не больше тридцати, – удивленно воскликнул Мастер, – а пришло триста!

Это объясняется тем, что размышления Брессона, так же как и его творчество, выражают собой направление, формировавшее современную фотографию (хотя это и не все сознают), а поэтому они выходят за рамки личной исповеди и становятся действительными и актуальными для всей области фотографии, которую мы традиционно называем репортажной.

Послушаем же еще Мастера. Он говорит:

– Сюжет – это не нагромождение фактов, ибо факты сами по себе малоинтересны. Важно, что из них выбрать, как передать факт, несущий на себе печать глубокой реальности, какую позицию занять по отношению к фактам. Мы обнажаем перед остальными то, что видим сами, мы – свидетели жизни, окружающей нас. В фотографии любая незначительная деталь может придать то или иное звучание огромной теме, мельчайшая человеческая подробность – превратиться в лейтмотив. Очень важно помнить, что каждую съемку надо производить в том же темпе, в каком развивается событие, и быть уверенным, что ты успеешь все передать на пленке, иначе будет слишком поздно: невозможно повторить мгновение. Поправки можно внести только следующим снимком. Но все вокруг изменчиво, и быстротечно: часто не успеешь оглянуться, а сцены нет. И вы не можете попросить: "Улыбнитесь, пожалуйста, еще раз. Повторите это движение".

Часто в процессе съемки неуверенность и неумение попасть в ритм события мешают сосредоточиться, и в результате фотографы скользят по поверхности и теряют те чудные моменты, которые, казалось бы, сами просятся на пленку.

Для успеха дела не стоит перегружать репортажную съемку ненужными второстепенными подробностями, они только отвлекают и вредят целостности сюжета. Составные элементы сюжета, создающие экспрессию, очень часто разрозненны, и мы не имеем права их механически объединять. Наша задача состоит в том, чтобы, создавая фоторепортажи, ни в чем не отступать от истины ни во время съемки, ни после – в лаборатории. Всякого рода подделки все равно будут обнаружены и обесценят съемку.

В фотографии есть что-то от новеллы. Моментальный снимок порой заменяет повествование. Мы творим в духе времени, как бы заглядываем в будущее, и фотография должна интуитивно уловить в самом потоке времени и геометрическую точность объекта, и соответствующую экспрессию. Наш взгляд должен постоянно соизмерять, оценивать. Значительную роль в восприятии действительности играют воспоминания. Некоторые фотографии напоминают собой рассказы Чехова, другие – Мопассана. Они быстротечны, эти ситуации, и включают в себя весь мир. В этом привилегия и прелесть фотоаппарата. Раз, щелчок затвора – и перед вами запечатленная картина жизни.

Почти в то же самое время, когда производят съемку, располагая аппарат ближе или дальше к объекту, создают и композицию, выделяют какую-либо деталь, подчеркивают ее или отодвигают на второй план. Случается иногда, что ты, неудовлетворенный, застываешь на месте, ожидая момента, а развязка наступает внезапно, и, вероятно, удачный снимок не получился бы, если бы кто-то, проходя мимо, не попал бы случайно в объектив фотоаппарата.

После съемки, начертив на снимке для проверки среднюю пропорциональную линию и другие измерения, иногда замечаешь, что ты инстинктивно совершенно точно запечатлел строгие геометрические пропорции, без которых фотография была бы безжизненной и аморфной.

Для меня существует неделимая целостность в процессе съемки, и практически никогда я не исправляю снимок под увеличителем. Именно в тот миг, когда создаешь фотографию, можно изменить рамки кадра, так сказать, слиться с действием относительно пространства и времени.

Несколько лет тому назад в одном из фотографических ежегодников промелькнуло сообщение о том, что Брессону присвоено звание почетного доктора Кембриджского или Оксфордского – точно уж не помню – университета. Заметка эта была сопровождена фотографией: Мастер в докторской мантии идет по университетскому двору на торжественную церемонию. Снимок этот запомнился тем, что на нем не было видно лица знаменитого фотографа – он прикрыл его докторской шапочкой, защищаясь от своих назойливых коллег. Тогда мне это показалось причудой знаменитости. Но, общаясь с ним, я понял, что Брессон удивительно скромен, даже застенчив, и что уж совсем поразило меня, так это то, что человек, сделавший сотни фотографий, патологически не любит... фотографироваться. Стоило кому-нибудь достать аппарат и навести на него, как Брессон менялся в лице, деревенел и нервно отворачивался. Снять его можно было только абсолютно незаметно. Почему? Этого я тогда так и не понял. Но потом, читая в одном из интервью его высказывания о портрете, мне, кажется, удалось частично понять его реакцию на наведенный на него аппарат. Человек, который это делает постоянно сам, прекрасно сознает возможности того инструмента, а иногда и оружия, которое находится в руках у фотографа, и не хочет, чтобы им воспользовались против него.

– Самым сложным жанром, как это ни странно, я считаю портрет. Хороший портретист напоминает мне биолога с микроскопом. Под его изучающим взглядом каждый начинает вести себя иначе. Камера фотографа может проникнуть сквозь одежды портретируемого, а это не шутка. В видоискателе фотоаппарата вы, собственно, видите людей во всей их наготе, неприкрытости, такими, какие они есть в действительности. Часто это приводит в замешательство. Помню, я работал над портретом одной очень известной писательницы. Когда я пришел к ней, она сказала: "Во время Освобождения вы сделали мне очень хороший портрет". Но Освобождение было давно, в сорок пятом. Я решил, что она вспомнила о том, как выглядела в тот раз. Наверное, думает о своих морщинах. Что можно на это сказать? Мой взгляд скользнул ей на ноги. Она поймала его, нервно одернула юбку и сказала: "Я, честно говоря, спешу. Сколько это займет времени"? – "Трудно сказать, – ответил я ей. – Вероятно, больше, чем у маникюрши, но меньше, чем у психолога". Она не поняла юмора. "Ах так!" Я сделал два-три снимка и распрощался... Не надо было ей этого говорить.

Наблюдая за лицом, трудно говорить с человеком. Можно делать либо то, либо другое. Но очень важно найти с ним контакт. Когда я снимал Эзру Поунда, я без единого слова простоял перед ним полтора часа. Мы смотрели друг другу в глаза. Он все время перебирал пальцы. Я сделал одну хорошую фотографию, четыре приличные и две никуда не годные. Семь снимков за полтора часа – вот так!

В другой раз мне пришлось снимать одного большого писателя, чей портрет я тоже делал лет двадцать назад. Я чувствовал себя скованно. По-видимому, и он не находил путей к контакту. Годы сделали свое дело. Передо мной сидел человек, пойманный старостью в силки. Мне казалось, что именно это и угнетает его. Я решил покончить с этим и сказал, что посещение зубного врача доставляет мне больше удовольствия, чем такое общение. Писатель громко рассмеялся, да так, что и я не мог удержаться. Напряжения как не бывало. Вскоре портрет был готов.

Я хочу сказать: очень часто снимок создается задолго до щелчка затвора. Надо понять человека. Для меня любой человек интересен. И дело, которым он занимается, определяет подход к нему. Вот почему всякий раз, когда я снимаю человека искусства, я стараюсь хорошо знать его работы.

Говоря о портрете, Брессон неоднократно подчеркивал, что этот жанр привлекает его, так как, запечатлевая человеческие лица, он как бы фиксирует общность и различие людей, преемственность поколений. При этом нужно все-таки стараться быть как можно менее заметным, ибо простое присутствие человека с аппаратом вызывает неестественность и натянутость в поведении людей, которые недоверчиво присматриваются к фотоаппарату или принимают нарочитую позу, а фотографы, создавая портрет, часто используют свои ремесленнические приемы. Поэтому и возникает некоторое сходство между портретами одного и того же фотографа, больше отражающего мироощущение его самого, нежели "движение характера" модели.

Невозможно быть хорошим фотографом-портретистом, считает Мастер, когда работаешь по указке заказчиков, так как, за исключением немногих, каждый хочет выглядеть лучше.

– Приукрашенности "художественных" портретов я предпочитаю снимки, сделанные для документов. В них, по крайней мере, находишь документальную достоверность, которая гораздо выше навязчивой театральности.

Для многих фотографов-профессионалов и фотолюбителей имя Брессона связано с легендой о "неком техническом аскетизме". Мне приходилось слышать, как один из фанатичных его поклонников с пеной у рта доказывал, что его кумир всю жизнь пользуется стареньким потрепанным аппаратом, приобретенным полвека назад и замотанным изоляционной лентой. Другие уверяли, что камера его только "снаружи старая, а механизм там сделан специально для него в какой-то военной фирме". И чего только я не наслушался! Но легенда есть легенда, и в таких случаях мне оставалось только покачивать головой и удивляться.

Действительно, Мастер не уделяет особого внимания техническим вопросам. Они его занимают только как возможность реализовать свои творческие замыслы.

– Камера, – говорит Брессон, – есть продолжение ваших глаз и ума, а не хромированный медальон на шее. Это – орудие труда. Приятно ощущать в руках аппарат, который вполне соответствует тому, что ты хочешь сфотографировать.

Всю свою жизнь Брессон остается верным малоформатной камере. Тогда, в 1973 году, он работал "Лейкой-М3" в черном корпусе. Любопытная деталь: Брессон очень давно заметил, что на светлую камеру люди больше обращают внимания, и поэтому начал закрашивать в черный цвет все блестящие части аппарата. С его легкой руки со временем все фирмы, производящие фотокамеры, стали делать черные корпуса, в том числе и у нас в Союзе. И теперь, когда вы берете в руки свой новенький вороненый "Зенит" или "Алмаз", вспомните об этом.

Чаще всего он снимает "полтинником" – объективом с нормальным фокусным расстоянием, иногда использует небольшой широкоугольник. Принципиально не пользуется "полярными" объективами – с очень большим и очень малым фокусным расстоянием. Но это не из принципа: они, изменяя перспективу, искажают стилистику изображения, делая его нарочитым.

– Снимать сверхширокоугольником, – говорит Мастер, – это все равно что кричать.

Камера всегда должна быть готовой к работе, поэтому никаких чехлов. Он носит ее в кармане или на маленьком ремешке на руке, что также повышает оперативность в работе.

– Нужно владеть аппаратом с быстротой рефлекса, как это делает шофер-профессионал при управлении рычагами скоростей в час "пик".Остальное – проблема ума и чувств.

Брессон сам не проявляет и не печатает своих фотографий. Естественно, он умеет все это делать, но это ему неинтересно. Его привлекает лишь съемка, общение, а не лабораторный процесс.

– Я как охотник, который только стреляет, но не любит готовить дичь, – улыбается Брессон. – К тому же хороший лаборант – это совсем другая профессия.

От лаборантов он требует только одного: чтобы они напечатали то, что есть на негативе. Никаких запечаток и никакого кадрирования. Весь творческий процесс в фотографии, которой он занимается, заканчивается в момент нажатия на спуск затвора. Остальное – дело техники.

Брессон не признает цветной фотографии.

– В природе так много цвета, – считает он, – что при съемке становится невозможно им управлять. Если речь идет о документировании, например в науке, то тогда цвет играет положительную роль. Можно организовать цвет и в кино. Иное дело – репортажная съемка. В кадр попадают все цвета: и те, которые вас устраивают, и те, которые просто мешают. Представьте себе, что вы снимаете какую-то ситуацию, скажем уличную сценку, где действующие лица одеты неярко. И вдруг в кульминационный момент где-нибудь на периферии кадра появится женщина в желтой кофте. Все! Снимок пропал! Зритель прежде всего будет смотреть на эту даму! Вообще, отношение формы к содержанию в репортаже настолько сложное, что, если прибавить сюда цвет, который неуправляем, это лишит, мне кажется, репортаж гармонического единства. Ведь съемка в черно-белом изображении и в цвете – это, по существу, два способа мышления...

Несмотря на это, Брессону время от времени приходится снимать и на цвет. Так, издатели настойчиво требовали, чтобы для книги "Да здравствует Франция!" были сделаны и цветные фотографии. Брессону пришлось выполнить их требования. Было сделано ровно 18 снимков – столько должно было войти в книгу. Я видел эти снимки. Замечательные пейзажи, снятые большим художником.

Вот, наверное, и все, что мне хотелось рассказать о большом фотографе, о Мастере, с которым мне посчастливилось общаться. Я постарался передать некоторые его мысли, ибо без них нельзя понять многого в его творчестве. Я всегда поражался его неожиданным метафорическим высказываниям, полным юмора и легкой иронии. Заканчивая рассказ, хочу привести еще одно, которое я вычитал в одном из интервью. На вопрос корреспондента о том, что бы он пожелал молодым коллегам, Брессон ответил:

– Не нужно слишком много фотографировать, не надо стрелять, изводя пленку. Это плохой признак. Это все равно что много есть или пить – человек теряет вкус, теряет форму. И тем не менее стоит не забывать, что для того, чтобы получить молоко, надо подоить корову, а чтобы получить масло, нужно очень много молока.

Я не любитель разных сувениров, но за годы репортерской работы кое-что накопилось и у меня. Среди них – вырезка из газеты "Ленинградская правда" с моими снимками, сделанными на Пискаревском кладбище в День Победы. На них надпись на французском языке: "В память о совместной работе. Анри Картье-Брессон".