Певец Средней Азии

Дед мой был большим педантом, и поэтому между нами не было большой дружбы. Внешность его была весьма интересной – высокий, всегда подтянутый, несмотря на свои семьдесят лет, с идеально выбритой головой и аккуратно подстриженными усами, он всегда был подчеркнуто вежливым, чего требовал и от своих домочадцев. По утрам мы с братом обязаны были заходить к нему в комнату, чтобы сказать: "С добрым утром!" Постоянно куда-то опаздывая, я нередко забывал это делать. Комментируя очередной мой проступок, дед на чистейшем немецком языке произносил какую-нибудь нравоучительную пословицу или поговорку, которых знал невероятно много. Брат мой, более похожий на него характером, таким образом выучил немецкий язык. Я же запомнил всего одну из этих его сентенций, в переводе на русский язык она звучала примерно так: "Завтра, завтра, не сегодня – так лентяи говорят". И если раньше она была не более чем воспоминанием о детстве, то с годами до меня стал доходить смысл этого, в общем-то, не блещущего особой мудростью и изяществом немецкого изречения.

Вспомнил я все это в связи с тем, что из-за своей нерасторопности или из-за занятости какими-то более важными, как тогда казалось, делами так и не записал, как собирался, воспоминаний известного ленинградского фоторепортера старшего поколения Александра Ивановича Бродского – отца поэта Иосифа Бродского.

Это был интеллигентный, тихий и одновременно очень активный человек. Многие годы, будучи уже больным и старым, он руководил факультетом общественных фотокорреспондентов при Ленинградском Доме журналиста. Иногда он приглашал и меня выступить перед его слушателями. Однажды после одной из таких встреч я проводил его домой. Расставаясь, он спросил о том, что я сейчас делаю. Я сказал, что только что отправил в редакцию статью о творчестве художника, ученого и фотографа Дудина, который, кстати, внешностью очень напоминал моего деда.

– Самуила Мартыновича? – удивленно спросил Бродский.

– Да, – ответил я.

– А я у него в университете учился. Он нам фотографию преподавал.

Вот тут-то настал черед удивляться мне. Несколько месяцев я по крупицам собирал материал о человеке, который еще в прошлом веке совершал первые экспедиционные поездки в Среднюю Азию, где составил уникальную вещевую коллекцию, ставшую основой среднеазиатского собрания Государственного музея этнографии народов СССР. Творческое наследие этого интереснейшего фотографа поистине бесценно: по его снимкам, сделанным на грани веков, ученые и сегодня продолжают изучать старый быт узбеков, туркменов, таджиков и представителей других национальностей. Об этом я читал в старых журналах, архивных документах, а тут рядом – человек, который его лично знал! Александр Иванович с радостью согласился рассказать мне о своем учителе. Мы договорились на завтра. Но на следующий день Бродский плохо себя чувствовал, потом я уехал в командировку, потом другие дела отодвигали мой визит к старому репортеру. А когда я наконец ему позвонил, мне ответили, что Александра Ивановича уже нет в живых.

С тех пор прошло несколько лет. Я узнал много нового о моем герое, но никогда уже не услышу того, что мог мне сообщить один из старейших ленинградских фоторепортеров. Поэтому в моем повествовании, возможно, будет отсутствовать личный момент, так как все, о чем я буду рассказывать, почерпнуто из разрозненных коротких заметок в научных журналах и из документов.

Я никогда не был в Средней Азии, но, если бы меня попросили о ней рассказать, я, наверное, многое смог бы поведать. Прочитанные в книгах истории нашли для меня зрительное воплощение в снимках Самуила Мартыновича Дудина, многие из которых стоят у меня перед глазами: узенькие улочки Самарканда, где ютятся лавки ремесленников, шумные восточные базары, великолепные мечети, павшие ниц верующие, уличные акробаты, конные соревнования, дервиши и гадальщики. Его бесчисленные фотографии – уникальная зрительная летопись быта Средней Азии на рубеже веков, но это не просто документальный этнографический материал. Многие из работ Дудина – истинные произведения художественной светописи. Если бы фотограф оставил нам после себя только одни эти снимки, то и тогда бы его вклад в науку и в историю фотографии был бы заметен, но Дудин, кроме всего прочего, был ученым-этнографом, художником, путешественником, крупным специалистом по прикладному искусству.

Самуил Мартынович Дудин родился в 1863 году в местечке Ровное Херсонской губернии, в семье сельского учителя Мартына Тихоновича Дудина. С детства у него проявился интерес к изобразительному искусству. Под впечатлением рассказов отца – отставного солдата – он рисовал сцены из военной жизни. Эти полные фантазии изображения то и дело появлялись на спинке деревянного дивана, на сундуке, скамейках, глиняном полу, за что, естественно, будущему художнику и фотографу доставалось от матери. После окончания начальной школы Дудин поступил в Елисаветградское реальное училище, где очень тесно сошелся с кружком украинской "громады", занимавшейся главным образом культурно-просветительской работой среди крестьян и сельской интеллигенции. Это было либерально-национальное объединение с народническими симпатиями. Поначалу члены кружка устраивали чтение литературы по общественным вопросам, затем появились революционные книги и брошюры. Дудин, одинаково хорошо владевший русским и украинским языками, занимался переводами. Кружок быстро активизировал свою деятельность, вступил на путь широкой пропаганды. Появился гектограф, стали печататься листовки, которые распространялись среди населения.

В 1882 году их кружок примкнул к харьковской группе "Народной воли" и получил название "Елисаветградский кружок саморазвития". Активная его группа, куда входил и Дудин, устраивала вечера, посвященные различным революционным датам. Дудин, как хороший художник, был привлечен к изготовлению оригиналов прокламаций для печати. Зимой 1883 года он становится руководителем группы, занимавшейся подготовкой оружия, и в частности разрывных устройств. Народовольческое направление кружка не устраивало Дудина, серьезно изучавшего Маркса, делавшего из его работ пространные выписки. Активно обсуждалась возможность построения социализма. Внедрение провокатора разрушило их далеко идущие цели. Летом 1884 года начались аресты. Ученика выпускного класса Елисаветградского реального училища Самуила Дудина забрали одним из первых.

Вначале все выглядело несерьезно. Их посадили в местную тюрьму, где были довольно свободные порядки. Родные и товарищи часто навещали его. Дудин шутил:

– Разве это тюрьма? Это – экономия! Приходит повар и спрашивает: паничи, що вам на обид варить?

Но так продолжалось недолго, скоро всех перевели в Московский централ, где были уже другие порядки. Целых три года тянулось следствие, и в конце концов в 1887 году без суда в административном порядке он был выслан в город Селенгинск Забайкальской области.

Одна из знакомых Дудина впоследствии рассказывала: "Я помню их проводы. В тюремном дворе мы стояли в стороне, припася провизию для дороги. Хотелось плакать, а молодежь шутит, смеется... Наконец мы простились со всеми и вышли за ворота. Они тоже двинулись к вокзалу.

– За что вас шлют так далеко? – спросила я.

– Да так, пустяки – директору окна побили. Да еще кое за что. Но лучше об этом вам не знать, а то может случиться допрос какой и будут вас терзать, мои милые сестрички, а мне жаль вас".

В Селенгинске, куда попал Самуил Мартынович, ссыльные жили дружно, помогали друг другу, работали. Дудин вел наблюдения на метеостанции, собирал геологические коллекции, фольклорный материал. Там же он познакомился с известным русским путешественником Г. Н. Потаниным, изучавшим Внутреннюю Азию, совершившим уже несколько больших путешествий по Монголии, Китаю и восточной окраине Тибета. По его просьбе Дудин делает этнографические зарисовки из бурятской жизни.

Из Селенгинска Самуил Мартынович вынужден был переехать в Троицкосавск, где поступил на службу в фотографию Н. А. Чарушина. Знакомство с Потаниным сыграло решающую роль в судьбе молодого ссыльного. По его совету он принимает участие в знаменитой орхонской экспедиции, которую возглавлял крупный ученый В. В. Радлов. В составе этой экспедиции он попадает в Петербург, будучи амнистированным по ходатайству Г. Н. Потанина. За годы, проведенные в ссылке, Дудиным собран материал по монголо-бурятскому орнаменту, подготовлен альбом рисунков монгольских древностей, который вошел в "Труды орхонской экспедиции".

Приехав в Петербург, недавний ссыльный поступает в Академию художеств, параллельно с занятиями в которой принимает активное участие в этнографических экспедициях Академии наук. В начале 90-х годов прошлого века он совместно с молодым В. В. Бартольдом, впоследствии академиком, совершает поездку в Туркестан, который буквально пленил молодого художника. Во время этой экспедиции Дудин делает свои первые снимки, вошедшие потом во многие научные издания. Несмотря на то что Бартольд считался руководителем экспедиции, основной материал был собран Дудиным. Впоследствии академик Бартольд будет вспоминать: "В общем, как видно из сказанного в моем печатном отчете об экспедиции, Самуил Мартынович был подготовлен для выполнения этой задачи лучше меня. При составлении отчета я не только воспользовался его фотографиями, зарисовками, чертежами, но воспроизвел из его записей, предоставленных им в мое полное распоряжение, описание многих памятников, даже таких, которые были осмотрены обоими".

Во время этой поездки ученым пришлось многое увидеть. Прямого железнодорожного сообщения с Туркестаном еще не было, и они ехали через Москву до Нижнего Новгорода, потом пароходом по Волге до Астрахани, затем по Каспийскому морю до Узун-Ада, поездом до Самарканда, а далее на лошадях.

В Москве путешественники стали невольными зрителями торжеств, посвященных десятилетию коронации Александра III. Бартольд писал: "Мы были свидетелями восторженных манифестаций, под впечатлением которых я сказал Дудину: "Можно подумать, что находишься в толпе сумасшедших". Он ответил: "Так оно и есть: сумасшедшие или мы, или они. В нашей нормальности сомнения быть не может, следовательно..."

Зимой Дудин возвращался к занятиям в академии, участвовал в выставках, читал, занимался обработкой полевого материала.

В 1897 году он получил звание художника за картину "В храме Таниты". Высокого мнения об успехах Дудина был его учитель И. Е. Репин, который в письме к художнику Куренному писал: "Дорогой Александр Аввакумович, спешу известить вас о выставке учеников – много хорошего, особенно отличились: Борисов, Дудин, Пурвин, Мясоедов, Рылов. Подчеркнутые (Дудин и Мясоедов. – В. Н.) поедут за границу на казенный счет..." Спустя полгода, 14 апреля 1898 года, в другом письме Репин сообщает: "Недавно уехали Дудин и Мясоедов через Вену и Мюнхен в Париж".

Надо сказать, что за годы обучения Дудин еще несколько раз отправлялся в научные поездки. В 1894 году по поручению Музея этнографии и антропологии он побывал на Украине, где собирал этнографические коллекции и выполнил обширную научную фотосъемку. В следующем году по поручению археологической комиссии им сделано около 200 негативов большого размера (24x30 см) с архитектурных памятников Самарканда. По этим документам и сегодня ведут всю работу реставраторы.

В 1899 году по поручению этнографического бюро Тенишева для Парижской всемирной выставки он сделал более 600 фотографий, на которых запечатлел быт обитателей Акмолинской и Семипалатинской областей. Эти негативы впоследствии попали в Германию и сегодня являются одной из достопримечательностей собрания Гамбургского этнографического музея. Сохранились и отпечатки этих негативов, которые хранятся в Ленинграде, в Музее антропологии и этнографии.

Так уж получилось, что к началу 900-х годов Дудина одинаково хорошо знали не только в Академии художеств, но и в Академии наук. Вот почему, когда вновь создаваемый этнографический отдел Русского музея решил отправить экспедицию в Среднюю Азию с целью изучения материальной и художественной культуры населяющих ее народов, выбор пал на Дудина – художника, этнографа, фотографа.

Экспедиция снаряжалась очень тщательно. Зимой 1900 года В. В. Радлов предложил ему подготовить подробную программу и смету. Предусмотрено было все, особенно заботливо Дудин готовил фотографическое оборудование. В Германии были закуплены фотоаппараты, оптика, фотоматериалы. Изготовлены специальные вьючные ящики для аппаратуры и лабораторного оборудования – проявлять отснятый материал ученый-фотограф предполагал непосредственно в дороге, чтобы вовремя обнаружить возможные дефекты и неточности в экспозиции.

22 февраля 1900 года Дудин, получив крупную сумму денег от музея на приобретение этнографических коллекций, выехал в Самарканд. Эта экспедиция в общей сложности продолжалась три года. Только зимой на короткий период ученому удавалось вернуться в Петербург, где он занимался обработкой собранных материалов.

Перед исследователем стояла вполне определенная, хотя и очень обширная, задача, сформулированная им в программе экспедиции: произвести фотосъемку населенных пунктов, характерных построек, жилья, домашней утвари, национальных костюмов. Но главное – запечатлеть повседневную жизнь обитателей края, торговлю, религиозные обряды, обычаи, всевозможные ремесла, типы людей.

Эта поездка, пожалуй, была самой плодотворной из всех предпринятых им. За три полевых сезона ученым была собрана огромная вещевая коллекция, ставшая ядром среднеазиатского собрания Музея этнографии народов СССР. Во время путешествия им было сделано более 2000 снимков. Это гигантский фактический и одновременно художественный материал. Спустя семь десятилетий в одной из статей о нем напишут как об ученом, "положившем начало систематическому сбору экспонатов по Средней Азии". Не будучи узким специалистом, он стремился запечатлеть на своих снимках все стороны жизни страны, интуитивно предвидя необходимость такой работы. В той же статье отмечалось, что Дудин "правдиво зафиксировал в своих фотоколлекциях основные черты жизни народов Средней Азии, многие из которых теперь уже исчезли, и, таким образом, сохранил для науки многие этнографические явления и факты, о важности которых он, возможно, и не подозревал. Он оставил значительный этнографический материал, который и в настоящее время является ценнейшим подтверждением ушедших фактов и иллюстраций по многим вопросам".

Это мнение специалистов о научной ценности фотографий, но даже они не в силах пройти мимо художественных достоинств работ. "Некоторые из них (фотографий Дудина. – В. Н.) представляют картины, овеянные дымкой поэзии, как, например, картины природы, или юмором – жанровые сцены на базарах и улицах селений и городов". Отточенное мастерство фотографа, вкус художника определили высокое художественное и техническое качество снимков. Художник-фотограф, он много размышлял над природой фотографии, ее возможностями и задачами. Снимая, всегда старался прежде всего сохранить достоверность происходящего, избегал инсценировок.

"Я не придаю никакой цены снимкам сочиненным, – писал он в своем отчете, – какими переполнены почти все фотографии в наших "колониях" (Туркестан, Кавказ. – В. Н.)... Все они производят антихудожественное впечатление и тем только усугубляют ложность впечатления, производимого ими. Мало того, от всех их пахнет, кроме того, анекдотом, это какое-то кривляние, а не фотографические снимки с натуры".

Такая четкая позиция, последовательно проводимая им в своем творчестве, позволила его работам стать не только документами науки, но и художественным документом жизни. Снимки Дудина бесконечно интересно рассматривать – наблюдательность ученого, старавшегося запечатлеть конкретную ситуацию, сегодня дает толчок нашему воображению, позволяет почувствовать нечто вроде бы и не запечатленное впрямую на негативе. Когда знакомишься со снимками, сделанными им в среднеазиатских поездках, находишь среди них истинные шедевры светописи. Разнообразные жанровые сцены, мастерски выполненные групповые и индивидуальные портреты, прекрасные по освещению пейзажи – все это говорит о нем как о большом фотохудожнике.

"Продавец шашлыка", "Уличный парикмахер", "Улица в Самарканде" – образцы жанровой фотографии. В них фотограф демонстрирует точность композиционного решения, достоверность ситуации, убедительность характеров действующих лиц. Даже когда Дудин снимает изделия, детали убранства, национальные костюмы, он старается показать их в конкретной обстановке. В своей статье "Фотография в этнографических поездках", написанной в 1921 году, он потом отметит: "Стояние по-солдатски – это самое худшее для костюма, обычно не рассчитанного на эту напряженно-спокойную позу". Поэтому во всех, даже очень "прикладных", снимках фотограф стремится уловить жанровый элемент, придающий определенный колорит сценке.

Особенно тяжело приходилось при съемке женских костюмов и украшений. Казалось бы, что тут сложного? Женщины, как известно, с удовольствием демонстрируют наряды. Но только не восточные женщины. По законам Корана, женщина вообще не может показывать лицо чужому мужчине. Какие уж тут украшения в парандже!

Самуил Мартынович, хорошо знавший нравы и обычаи Средней Азии, нашел выход. На рынках Самарканда было в ту пору много увеселительных заведений. Вот там-то и пришлось искать ему своих "манекенщиц". Разглядывая сегодня эти снимки, удивляешься той легкости и непринужденности, с которой сделаны фотографии. Трудно даже представить себе, что снималось все это громоздкими большеформатными камерами. Надо было обладать уникальным репортерским даром, великолепно владеть несовершенной, по нашим понятиям, техникой, чтобы так снимать.

Дудин постоянно анализировал свою работу фотографа, старался осмыслить ее, чтобы уловить потом ситуации, наполненные внутренней драматургией. "Хорошо исполненный снимок должен удовлетворять следующим требованиям, – считал он. – Сцена должна быть прежде всего понятной, для чего необходимо, чтобы отношения ее участников друг к другу были выражены вполне определенным и вполне естественным образом... Поэтому снимки, где участники сцены глядят в аппарат, не могут называться удовлетворительными. Вторым условием хорошего снимка будет отсутствие посторонних, органически не связанных с участниками сцены лиц".

Весь отснятый и проявленный материал был отправлен в Петербург, где предстояло разобраться в нем, отпечатать фотографии и проаннотировать их. Результатом поездки, помимо огромной вещевой коллекции, собранной ученым, стали альбомы снимков, которые сегодня бережно хранятся в Музее этнографии народов СССР. Сюда же С. М. Дудин сдал и все негативы. Часть их сохранилась, хотя многие погибли во время войны, когда в здание музея попала авиабомба.

Дудинские поездки на Восток продолжались до самой Октябрьской революции. За эти годы он изъездил и исходил практически всю Среднюю Азию, неоднократно выезжал и в сопредельные районы. Так, в 1909 и 1914 годах он участвовал в двух экспедициях академика С. Ф. Ольденбурга в Восточный Туркестан и Западный Китай. И всюду ученого сопровождал фотоаппарат. Во время этих поездок были сняты несколько тысяч негативов, представляющих огромную научную, художественную и историческую ценность. Эти фотографии содержат огромное количество информации о многих давно утраченных или забытых событиях, обрядах, постройках, украшениях. Так, например, особый интерес для реставраторов представляют сделанные Дудиным снимки архитектурных памятников Самарканда. Кроме фотографий он выполнил ряд калек, благодаря которым и сегодня восстанавливаются многие мечети и другие культовые сооружения. В те годы он так часто работал там, что сам становился достопримечательностью города. Удовлетворяя любопытство многочисленных туристов, постоянно видевших его то с мольбертом, то с фотоаппаратом на улицах Самарканда, местная газета писала: "В настоящее время на мазаре Шах-и-Зинда производит фотографическую съемку и обмеры деталей с памятников древности командированный к нам из Петербурга художник С. М. Дудин, известный у нас по многолетним работам в Средней Азии..."

Дудин не просто фиксировал окружающую его действительность, но и старался проникнуть в суть вещей. Его очень привлекали различные ремесла, которые ему приходилось неоднократно снимать, и в первую очередь ковроткачество и керамика. За эти годы он детально изучил особенности изготовления многих изделий народного промысла. Узнал секреты местных мастеров, передаваемые из поколения в поколение. Но главное – он во всех подробностях ознакомился с "туземной", как тогда говорилось, технологией подготовки сырья, окраски материалов, непосредственного производства. Случилось так, что он с годами стал одним из крупнейших специалистов в области коврового дела и других отраслей художественной промышленности. Его перу принадлежит ряд оригинальных статей, в которых он делится своими глубокими познаниями в этой области.

После революции государственная экспертная комиссия привлекла его в 1920 – 1921 годах в качестве консультанта по учету государственных ценностей. Внешторг пригласил его как эксперта при отборе и расценке больших партий ковров для экспорта. В тяжелое для молодой республики время таким образом добывалась валюта для нужд страны. Государственный Эрмитаж, Русский музей, другие учреждения обращались к Самуилу Мартыновичу как к специалисту по керамике и прикладному искусству Востока. Существовавшая в те годы Государственная академия материальной культуры числила его своим "штатным сотрудником".

Приходится только удивляться, как у него хватало на все это времени, сил, энергии, знаний. Ведь, кроме всего прочего, он с 1911 года был заведующим фотографическим отделом Музея антропологии и этнографии АН СССР, одновременно с 1914 года заведовал отделом среднеазиатских древностей, а затем и отделом изображений, в течение многих лет бесплатно исполнял обязанности ученого секретаря совета музея.

В эти годы, насыщенные интенсивной работой, занятый десятками самых разнообразных дел, он находил еще время для... живописи и причем занимался ею на профессиональном уровне. В Государственном Русском музее хранятся некоторые из его работ, в том числе эскизы двух панно: "До 25 октября 1917 года" и "После 25 октября 1917 года". Они были сделаны художником для убранства Петрограда в годовщину празднования Великой Октябрьской революции. В конкурсе на украшение города приняли участие более ста художников, и среди них С. М. Дудин. В книге "Агитационно-массовое искусство первых лет Октября", изданной в наши дни, есть подробный анализ этих работ. Исследователи разбирают их достоинства, отмечая, что "панно С. Дудина является примером выразительного, эмоционального решения аллегорической композиции, вполне уместной в таком виде массового агитационного искусства, как оформление революционных праздников". Там же приводятся репродукции этих проектов. Решены они очень контрастно. Колорит первого – мрачно-холодный. На нем изображена плачущая женщина в темных одеждах у подножия гильотины, над которой распростер крылья двуглавый орел-стервятник, символизирующий самодержавный строй царской России. На втором панно, выдержанном в радостно-теплых тонах, мы видим рабочего на фоне дальних корпусов заводов, дымящихся труб. И над всем этим поднимается диск встающего солнца.

В эти же годы Дудин принимает активное участие в деятельности очень популярного в те годы среди художников объединения – "Общества имени Куинджи". Он входит в его руководящие органы, бессменно заведует большой библиотекой при "Обществе". Это объединение, созданное еще до революции, внесло весомый вклад в советское изобразительное искусство, являясь наиболее последовательным пропагандистом лучших традиций русской реалистической школы. Многие принципы, проповедуемые основоположниками этого объединения, легли в основу устава нынешнего Союза художников, активно использовавшего (особенно в первые годы) опыт "Общества". Дудин активно участвует в выставках, выступает с докладами по искусству, пишет и публикует статьи о творчестве Родена и Поленова.

И одновременно он продолжает размышлять о фотографии, о ее роли в обществе, о конкретных задачах научной фотофиксации. В эти годы появляются в печати две его фундаментальные статьи, посвященные особенностям работы фотографа в научных и этнографических экспедициях, где он на основе своего богатейшего опыта подробнейшим образом описывает все тонкости и трудности этой деятельности. И сегодня, спустя почти семь десятилетий, они с интересом читаются и содержат большой фактический материал, который ученые с успехом могут использовать в своей практике.

Последние годы жизни С. М. Дудин активно делится своими знаниями с молодежью. Он преподает основы фотографии будущим путешественникам и исследователям – студентам географического факультета Ленинградского университета, одним из которых был А. И. Бродский, с кем я так и не успел побеседовать о его учителе.

Летом 1929 года, находясь со студентами на практике в небольшом поселке Саблино под Ленинградом, Самуил Мартынович внезапно плохо себя почувствовал и в ночь с 8 на 9 июля скончался от разрыва сердца.

Так, с фотоаппаратом в руках, и закончил свою жизнь этот удивительно разносторонний человек. В своем выступлении по поводу его кончины академик С. Ф. Ольденбург сказал: "Художник, фотограф, музейный работник, путешественник, этнограф, археолог Самуил Мартынович занимает свое определенное место в истории изучения Центральной Азии, и имя его не будет забыто. Но есть одно исключительное качество, о котором нельзя умолчать, – это его удивительно внимательное отношение к своим коллегам. И это было внимание действенное, потому что Самуил Мартынович не жалел при этом ни труда своего, ни времени. Круг лиц, которым он помогал в их работе материалом, советом, указаниями, чрезвычайно велик, и понятно поэтому, что очень многие откликнулись на печальную весть о его кончине: умер не только оригинальный исследователь, умер хороший и добрый человек".